Тайна говорящих идолов - Страница 6

Араб приостановился и огляделся. У ворот не было стражей, у причала и складов — часовых. Было более, чем очевидно, что вести через буш не дошли, что его появления никто не ожидал, и что чернокожие работники Д-Д в отсутствие хозяина наслаждались долгой, поистине африканской сиестой. Дверь одного из складов была оставлена нараспашку.

Араб нахмурился. От ярости к его горлу подступил ком. Он был истинным сыном Леванта — алчным и суровым дельцом, который расточительство ненавидел даже больше, чем шайтана.

Он бесшумно пересек двор и остановился перед главным зданием-бунгало.

Араб задрожал. За изгородью виднелся лес, который в свете луны казался призрачным, и все, даже шелест листьев и мусора, занесенного сюда неким бродячим в ночи ветром, было проникнуто тайной — безумной, невероятной тишиной черного континента, которая касалась его сердца своими пальцами, холодными, как сырая земля.

Рядом с бунгало виднелся дом знахаря — большой и плоский.

Араб окинул взглядом расстояние между двумя домами. Всего лишь несколько ярдов — достаточно близко, чтобы перетащить тело из одного в другой. Но что потом? Первосортный следопыт из буша осмотрел это место — если бы в хижине произошло убийство, он нашел бы его следы. В конце концов, подумал Дауд, на севере всегда были знахари, и в торговых портах всегда стояли их хижины.

Но между этим умлино и убийством — исчезновением — трех наместников была некая связь, в этом он был уверен. Недаром тот уже мертвый поросенок в красном покрывале спускался по реке и нашептывал дурные слова мирным варанга. Араб помнил о бывших восстаниях, резнях, бунтах, пожарах, охватывавших землю — и всегда им предшествовало зарождение чуда через языческое ремесло какого-то умлино, разрисованного охрой.

Он посмотрел на хижину знахаря. Через ее плотные камышовые стены виднелся слабый свет.

— Прибегаю к Аллаху, повелителю света, от ночной тьмы! — прошептал он и, по своей привычке, резко щелкнул пальцами, чтобы отвадить нечистую силу, и набожно прикоснулся к маленькому синему ожерелью, которое служило амулетом от нечистой силы.

И все же дух этого места ужасно его подавлял. Он испытывал смесь ненависти и презрения к этим неверным дикарям, но к этим чувствам примешивались также ужас и отчаяние. Я был глупцом, когда пришел сюда один, сказал Дауд себе.

Но затем он взял себя в руки.

Дауд твердой поступью подошел к хижине знахаря, и бесцеремонно распахнул дверь.

Из хижины вырвался порыв тяжелого воздуха и почти ощутимо толкнул его в грудь. На мгновение Дауд почувствовал тошноту и головокружение. Воздух внутри, густой и зловонный, был пропитан запахом тел, покрытых маслом и потом, и горящих факелов.

Он выпрямился и заглянул в хижину.

От стены до стены хижины знахаря простиралось море нагих тел, черных, блестящих и гибких, окутанных красноватой пепельной дымкой, языки которой поднимались до низкого потолка. Сотни туземцев стояли на коленях друг рядом с другом, согнув спины и касаясь земли лбами и вытянутыми вперед руками.

Они не видели и не слышали, как он вошел.

Они ритмично покачивались из стороны в сторону в истеричном исступлении, которое африканец испытывает в минуты высшей религиозной экзальтации, и бормотали в ритме стаккато странный гимн, гортанные и щелкающие звуки которого не были похожи ни на один известный язык. Время от времени они резко замолкали, а затем вновь начинали бормотать все громче и громче, как будто отвечали некой сатанинской литании.

В дальнем углу хижины стояли пять идолов в человеческий рост — грубо вылепленные человеческие фигуры, покрытые красной глиной. Обыкновенные игрушки речных племен.

Все это Махмуд Дауд увидел в один-единственный миг, и одновременно с тем в тот же самый миг что-то коснулось его. Это что-то не коснулось ни одного из пяти его чувств — ни слуха, ни обоняния, ни зрения, ни вкуса, ни осязания. Нет, оно коснулось его шестого чувства и заставило его ощутить слабый запах ужасной смерти, запах пыток и мук.

Но Дауд не терял рассудка. Умлино тут же появился из-за одного из идолов, окруженный звоном и блеском своих варварских украшений, но к арабу уже вернулись его прежние учтивые манеры.

— Приветствую тебя, о знахарь речных племен! — сказал он громким, но мягким голосом.

От его слов по толпе молящихся словно пробежал ток. Они подскочили, повернулись и увидели чужака. Послышались яростные гортанные возгласы, зловещий стук копий и звон широких кинжалов, выхваченных из ножен. Сплоченная черная фаланга как один ринулась вперед с бездумной, стихийной силой.

Затем они остановились в нерешительности и обернулись к умлино, словно прося его совета.

Махмуд Дауд умело использовал эту короткую заминку. Он шагнул вперед с улыбкой на своем обычно серьезном темном лице.

— Приветствую тебя, мой народ! — сказал он, протянув руки в церемонном пожелании мира.

Он медленно и величественно подошел к толпе, и они инстинктивно расступились перед ним.

Тут и там он узнавал в толпе знакомое лицо и обращался к нему по имени:

— Привет тебе, Лакага! Привет, Л’вана! Привет, сын Асафи!

И они приветствовали его в ответ.

Мгновения спустя он предстал перед знахарем, стоявшим на расстоянии полудюжины футов от идолов, покрытых глиной.

— Приветствую тебя, умлино! — повторил Дауд.

Умлино посмотрел на него. Бегающие глаза знахаря дико блестели, но этот блеск тут же сменился хитрой усмешкой.

— Приветствую тебя, господин! — учтиво ответил умлино и поклонился.